25 января актеру и художественному руководителю студии «Квартал 95» исполнилось 40 лет. Накануне юбилея Владимир дал эксклюзивное интервью «Сегодня» и рассказал, на какой возраст себя чувствует, о своих кумирах и семье.
— Владимир, поздравляем вас с днем рождения! Опишите свои ощущения накануне юбилея.
— Какое-то чувство перехода точно есть. Причем это касается не только работы, но и личной жизни. Ощущение, что начинается новая глава, нужно что-то заново начинать. А вообще, возраст — это удивительная штука. Конечно, я ощущаю, что мне уже не двадцать пять. Но и сказать, что я морально готов к этому числу, начинающемуся с четверки, тоже не могу. Наверное, это потому, что я много общаюсь и работаю с людьми, чей средний возраст — 28—30 лет, и ощущаю себя чуть моложе. Возраст — это рюкзак, который ты несешь на спине и который становится с годами все тяжелее. Но ты его все уплотняешь, чтобы не брать дополнительный багаж.
— С какого возраста вы себя отчетливо помните?
— Я помню все фрагментарно, начиная лет с шести. Я не помню очертания своей внешности, но это можно и по фотографиям посмотреть. Но помню какие-то свои действия. Например, как я гуляю с друзьями по Монголии. В основном это какие-то яркие вспышки. Запоминаются же всегда эмоции.
— А о чем мечтал шестилетний Вова Зеленский?
— Мне кажется, это был возраст ежедневных мечт. Я мог хотеть какую-то игрушку, но глобально я не мечтал о том, как может сложиться мое будущее, например, в 12 лет я помню, у нас между пацанами появилась соревновательность, мы хотели как-то выделяться, чтобы девочки на нас обращали внимание. Помню, мы играли на гитарах, у нас даже была своя школьная группа. У всех были длинные волосы. А у меня ко всему они еще и вились, поэтому приходилось их выравнивать с помощью воды. Вот так я и выходил иногда на сцену с мокрыми волосами.
— Кто-то из тех друзей есть сегодня в вашем окружении?
— С Сашей Пикаловым мы начали дружить, когда оканчивали школу. Мы занимались в театре «Беспризорник». Кстати, в нашу компанию входила и его будущая жена Ира. А с ребятами, с которыми я рос, связи практически нет. Правда, в прошлом году у нас было 20-летие со дня окончания школы, и мы, наконец, все встретились. Очень приятная была встреча.
— А ваши одноклассники из Монголии, где вы проучились первые четыре класса, не пытались с вами связаться? Через соцсети, например?
— Нет, тогда в нашем классе много было детей из разных республик, детей ученых, военных. Мне кажется, они вообще вряд ли меня помнят. Как и я их. Но учителя своего первого я помню.
— Встречей с какой легендарной личностью вы гордитесь больше всего?
— Честно скажу, эмоционально я очень холоден к людям, которых называют звездами в своих направлениях. Я их уважаю, безусловно, у меня есть кумиры в кино. Это и Аль Пачино, и Роберт Де Ниро, и Дастин Хоффман, и Леонардо Ди Каприо, и Энтони Хопкинс. Но я не очень хочу знать, какие они в жизни.
— Почему?
— Потому что мой опыт показывает: как только ты узнаешь, какой человек в жизни, ты можешь сильно разочароваться в нем как в кумире. Вот вам пример Михалкова. До всех этих событий я уважительно к нему относился, его фильм «Свой среди чужих…» был одним из любимых. Но после того, как я услышал, что он думает о моей стране, меня от него отвернуло. Зачем мне знать, каким был в личной жизни Гоголь, или почему Булгаков подсел на морфий? Мне эта информация не нужна, я в восторге от их произведений, и этого мне достаточно. Та же ситуация с Высоцким. Я был очень разочарован фильмом его сына, потому что не хотел видеть на экране своего кумира падшим, немощным. Я влюблен в творчество своих кумиров — в их музыку, произведения, роли. Но навязываться на знакомство с ними, а тем более дружить, мне сложно.
— Для многих вы тоже являетесь кумиром, вас везде узнают. А хотели бы, чтобы этой узнаваемости не было? Без нее ведь, наверное, проще бы было.
— Нет, ведь под эту узнаваемость я себя отредактировал, это часть моей жизни. Более того: от своей узнаваемости я получил больше положительных моментов, чем негативных. Я стал кем-то в этой жизни, и как раз узнаваемость является результатом моей работы. Это хорошая узнаваемость, ведь проявления ее бывают разными. Например, Гитлер тоже очень узнаваемый персонаж, но такой узнаваемости мне бы не хотелось.
— Но за узнаваемостью всегда идет панибратство.
— Да, панибратство — тяжелая штука, с ним справиться очень сложно. Бывает, ребята любят крепко руку мне пожать, по плечу развязно постучать, но откровенной агрессии к себе я не ощущал. Меня, во-первых, достаточно сложно вывести из себя. К тому же я различаю понятия панибратства и хамства. К панибратству я отношусь как к небольшому пробелу в воспитании, а вот злоба и нахальство — это совершенно другое. У меня бывали случаи, когда мне настойчиво хотели показать, мол, кто я на самом деле, поставить типа на место. Что я делал в таких ситуациях? Отвечал им теми же словами.
— Поговорим о корпоративах. Бывало такое, что актеров на сцене было больше, чем гостей в зале?
— Да, причем много раз! Один из самых запоминающихся корпоративов был, когда мы выступали перед президентами всех бывших советских республик. В Киеве тогда проходил какой-то саммит, и нас после него пригласили на сцену.
— А это правда, что на вечеринках с политическим бомондом артистов просят заклеивать камеры, чтобы они не снимали происходящее?
— Это было раньше, в последнее время таких мероприятий нет. Но да, бывало, что нас просили заклеивать камеры.
— А договоры о неразглашении вы подписывали?
— Нет, такого не было. А зачем? Мы давали слово. К тому же это неэтично — распускать сплетни. Я и сейчас не расскажу некоторые вещи, которые были очень смешные, даже уникальные в каком-то плане. Вот когда этих людей уже не будет в живых, тогда можете задать мне этот вопрос, и я, может, передумаю (улыбается).
— Кстати, о смерти. Бывают моменты, когда вы о ней задумываетесь?
— Скажем так: мне кажется, я ничего не делаю с собой, чтобы ее приблизить. Занимаюсь спортом, пытаюсь вести более-менее здоровый образ жизни, слежу за здоровьем. Я не принимаю наркотики, не пью до такого состояния, чтобы потом прокапываться в клиниках несколько раз в году. Что касается остального, то сложно сказать. Не мы ведь решаем. Так зачем мне думать о проблеме, на которую я повлиять не могу? Но у меня внутренние ощущения, что впереди еще очень много всего. То есть, впереди у меня гора, а за ней еще много гор, я там не был и хочу туда попасть. Поэтому мой закат еще пока не виден.
— Хотела узнать по поводу ваших партнеров по проекту «Рассмеши комика». Когда вы последний раз общались с Михаилом Галустяном и Дмитрием Шепелевем?
— Очень давно. С Димой мой последний контакт был, когда я ему написал слова соболезнования в связи с утратой. И все. Хотя в свое время у нас были очень теплые отношения. Но война все это разорвала.
— Но можно же общаться, просто не касаясь политических тем.
— Безусловно, у каждого есть свое мнение, это понятно. У меня есть близкие люди, которые живут в Москве, которые со мной общаются, придерживаясь моей позиции. С теми же людьми, которые не придерживаются проукраинской позиции в данной ситуации, мы просто перестали контактировать. Они сами по себе «утилизировались». Это произошло автоматически. Когда мне пишут или звонят люди из России, мы не поднимаем политические темы, но они все равно в разговоре всплывают, и я понимаю, что они поддерживают Украину. Более того, есть ряд людей, не буду называть их фамилии, которые мне не раз предлагали что-то сделать для них, снять — с условием, что наши фамилии не будут указаны в титрах, чтобы никто об этом не узнал, и ни у кого не было проблем. Но я и тогда и сейчас на это говорю категорическое нет. Какой смысл нам этим заниматься? Зачем обманывать людей и врать себе же? Дело же не в титрах. Мы сделали выбор, которому следуем до конца. Также нам до сих пор звонят и уговаривают приехать в Россию — и большие концерты, и частные мероприятия. Более того, некоторые фирмы даже готовы выезжать в Европу, чтобы мы для них специально выступили. Но мы тоже такие варианты не рассматриваем. Для заказчиков оттуда мы не выступаем. Но это не касается национальности зрителей. К нам на концерты приходят разные люди. И если они покупают билеты, значит, они поддерживают нашу позицию. Это для нас главное.
— Касательно коллег-актрис, с которыми на экране вы играли любовь. С кем из них общаетесь в жизни?
— С Верой Брежневой мы пересекаемся чаще, потому что она в Киеве живет. С Оксаной Акиньшиной, Катей Варнавой мы никак не пересекаемся. Хотя Оксана мне как-то звонила, с чем-то поздравляла.
— А если говорить о фильме «8 первых свиданий», какая часть ваша любимая?
— Самая первая. Это касается и «Любви в большом городе». Причем это могут быть не лучшие фильмы из их трилогий, но для меня эмоционально они на первом месте.
— Что вы делаете, когда случайно попадаете на себя по телевизору?
— По-разному. Если я сам нахожусь, могу посмотреть чуть-чуть. Если с кем-то — точно переключаю.
— А когда вы себя видите на экране, чаще хвалите мысленно или все же критикуете?
— Я себя всегда критикую. Но есть сцены и фрагменты в каждом из проектов, которые мне нравятся, и мне кажется, получились достойно. Причем для многих эта сцена будет проходящей, а для меня — особенной, ведь я сразу вспоминаю, как это снималось, какие я испытывал при этом эмоции. Но специально я никогда ничего с собой не смотрю.
— Ваши коллеги, близкие часто вам указывают на промахи, или все-таки боятся вас расстроить?
— Ну, не знаю, это у них надо спросить. Мне кажется, меня никто не боится (улыбается). А вообще я прошел этот этап в жизни, когда мне говорили, что у меня что-то не получается. А мне действительно поначалу что-то сложно давалось. Вот к первой части «Слуги народа» я подошел с точки зрения уже своего опыта, когда мне не нужно было себя ломать. У каждого человека этот период наступает по-разному.
— Какие у вас вредные бытовые привычки?
— Особых каких-то нет. Но, конечно, у меня есть какие-то минусы. Носки по дому я не разбрасываю, но могу что-то не убрать за собой, или положить не на то место. Но все снисходительно к этому относятся, ничего серьезного мне не поручают. Все понимают, что я абсолютно в других мыслях живу.
— Какое у вас любимое дело на данный момент, кроме «Квартала»?
— Занятия спортом.
— Как вы к этому пришли? Смотрели, как другие этим занимаются, и тоже решили попробовать?
— Нет. Я периодически к этому эмоционально вспыхивал. Кроме того, я же всегда чем-то занимался. Какое-то время мне нравилось бегать. Потом, после посещения Таиланда, я загорелся тайскими боями и по возвращении записался на секцию бокса. Но из-за определенных физиологических сложностей, связанных с суставами, мне пришлось немного поубавить нагрузку. Теперь я перешел на систему тренировок, которая включает в себя и плаванье, и фитнес, и снова-таки тайский бокс.
— Насколько вы уже чувствуете себя профессионалом в этом деле?
— Это нескончаемая наука, и суперпрофессионалом в ней я точно не буду. Люди, с которыми я тренируюсь, оканчивали институты физического воспитания и до сих пор продолжают учиться. Хорошие тренеры всегда с профильным высшим образованием. Так что, мне достаточно того, чтобы быть неплохим профессионалом, в ТОП лучших в этой сфере я не стремлюсь.
— Какое у вас любимое блюдо?
— Больше всего я люблю говяжий стейк, но редко его сейчас ем. Я вообще люблю готовить мясо на гриле, хотя тоже это очень редко делаю. Стейк в тандыре — моя тема: толстый кусок мяса, полностью прожаренный и не сухой.
— Вашему сыну Кириллу в этом году уже исполнилось 5 лет, но вы до сих пор его не показывали. Почему?
— Да пока мы не готовы с женой его показывать. Не хотим, чтобы его обсуждали, и фотографии с ним гуляли по сети. Он очень открытый мальчик, трогательный, эмоциональный.
— Кто из вас больше ревнивый — вы или супруга?
— Лена в принципе не дает мне поводов ее ревновать. Это важно. А вообще я человек достаточно ревнивый. То есть, мне важно внимание людей, близких. В смысле ревности, Лене, думаю, тяжелее — хотя мне кажется, я тоже не даю ей поводов. Да, в кино, где я снимаюсь, есть сцены поцелуев. Я понимаю, что ей неприятно на это смотреть. Более того, мне неприятно, когда мы сидим с ней, и на экране это показывают. Чувствую себя очень дискомфортно.
— Еще хочу спросить о Крыме, которому вы часто посвящаете финальные песни в «Вечернем Квартале». Часто ностальгируете по временам, когда туда ездили?
— Для меня это очень больная тема, тем более что мы с семьей — большие фанаты Крыма. Можно сказать, были ими, потому что сейчас, разумеется, никто туда не ездит. Было время, мы каждый год туда ездили. Причем, кроме гастролей, отдыхали там и с семьями. Огромное количество уникальных и очень любимых мест — Ай-Петри, Байдарские ворота… Весь Крым изъездили вдоль и поперек. Это была какая-то большая влюбленность, которая никогда не забудется.
— Ученые пришли к выводам, что за всю жизнь у человека собирается только 5—6 часов, когда он чувствует себя абсолютно счастливым…
— Так мало?
— Да! А как у вас выглядят эти вспышки счастья?
— Такая большая жизнь, и всего 5—6 часов счастья? Как-то обидно даже. Я очень часто радуюсь, причем даже мелочам. И в жизни довольствуюсь любыми победами, от маленьких до больших. Причем я бы не сказал, что маленькие у меня вызывают меньше радости. Просто эта эйфория быстрее проходит. Я радуюсь победам и своих, и близких мне людей. А еще у меня радость, бывает, граничит с огорчением. Я, в принципе, достаточно болезненно воспринимаю любые проигрыши.
— А какие самые яркие приятные воспоминания о пережитом счастье?
— Конечно, это банально, но это рождение детей. А еще я очень радуюсь любым подаркам, и сам люблю их делать. Правда, родители от меня редко принимают подарки, поэтому для меня большая радость, когда мне удалось их переубедить и они согласились куда-то поехать отдыхать, например. А вообще я радуюсь каждому утру, когда просыпаюсь дома. Для меня сегодня это один из самых ярких таких моментов. Я радуюсь полным залам, когда мы выступаем с «Кварталом», реакции людей на наши выступления. Иногда вижу слезы радости на их лицах — это тоже для меня большое счастье. Я радуюсь статистике и нашим рейтингам, хорошим отзывам, да, даже новой кофточке моей жены, которая ей к лицу, и штруделю, который приготовила моя дочь. Вот это все моменты радости для меня.
— Вы сказали, что достаточно эмоциональны. А от чего можете расплакаться?
— Расплакаться могу от каких-то больших потерь. И то — стараюсь сдерживаться, чтобы этого не видно было, и точно не на людях. Зачастую все держу в себе.
— А в гневе какой вы? Трехэтажный мат можете позволить в узком кругу друзей?
— Ну, где и можно себе такое позволить, так только и в узком кругу друзей (улыбается). Причем это скорее не в их сторону, а в качестве комментария. Мол, как же так все может быть, а?! Я очень эмоционально реагирую на ситуации и людей, которые сначала любят до беспамятства, а потом могут запросто растоптать человека. Еще я не могу выдержать, когда люди врут прямо в глаза. Причем я прощаю лукавство. Но откровенное вранье — это совершенно другое.
— И часто вам врут в глаза?
— Наверное, я это так больно все и воспринимаю, потому что не пытаюсь в разговоре с человеком отгадать, врет он или нет. То есть, я в любом случае пытаюсь человеку довериться. И, конечно, шрамы от этого доверия, назовем их так, с годами накапливаются, и в какой-то момент ты уже начинаешь относиться к людям подозрительно. Но все равно продолжаешь идти навстречу, откликаться на просьбы о помощи. Потому что вдруг ты сейчас промажешь, а именно сейчас твоя помощь и нужна была. Поэтому я продолжаю доверять — чтобы потом себя не казнить за равнодушие.
